«Русские анархисты. 1905-1917»: Матрена Присяжнюк
Мы начинаем серию публикаций открывков из книги американского исследователя Пола Эврича «Русские анархисты. 1905-1917», рассказывающую о борьбе и судьбах женщин-анархисток. Героиней первого открывка стала украинская крестьянка, анархистка Матрена Присяжнюк, осужденная за убийство священника и покушение на офицера полиции. К сожалению, в открытых источниках информация о Матрене Присяжнюк отсутсвует совершенно. Поэтому здесь же мы публикуем отрывок из книги Владимира Короленко «Бытовое явление. Заметки публициста о смертной казни», описывающий последние часы жизни этой удивительной женщины.
«Еще один типичный случай был в Киеве, где украинскую девушку-крестьянку Матрену Присяжнюк, анархистку-индивидуалистку, осудили за то, что она принимала участие в налете на сахарную фабрику, за убийство священника и за покушение на офицера полиции. После того как военный суд вынес смертный приговор, девушке разрешили произнести последнее слово. «Я принадлежу к анархистам-индивидуалистам, — начала она. — Мой идеал — свободное развитие каждой отдельной личности в самом широком смысле слова и уничтожение рабства во всех его формах.» И она рассказала о голоде и нищете, царящих в ее родной деревне, о том, что вокруг «стоны, страдания и кровь». Дело в буржуазной морали, «официальной, холодной и чисто коммерческой». В кратком заключении выступления девушка приветствовала свою грядущую смерть и смерть двух соратников-анархистов, приговоренных вместе с ней. «Гордо и смело мы поднимемся на эшафот… Наша смерть, подобно жаворотнку пламени, заставит загореться многие сердца. Мы умираем как победители. Вперед! Наша смерть — наше торжество!» Тем не менее Присяжнюк не удалось воплотить свои слова в жизнь. Она избежала гибели от рук своих палачей, потому что приняла капсулу цианистого калия, тайно доставленную в ее камеру после процесса.»
«В сентябре 1909 года в киевском окружном суде (с присяжными заседателями) разбиралось дело эстонского журналиста Эккарта (Энделя) Хорна. Ранее он был приговорён к каторжным работам за политическое преступление, совершённое в Прибалтийском крае, где, как известно, революционное движение было особенно интенсивно и местами действительно принимало характер массовой борьбы. В киевской лукьяновской тюрьме, где отбывал наказание, в соседней с ним камере содержалась смертница, Матрёна Присяжнюк, бывшая сельская учительница. В августе 1908 года она была приговорена киевским военно-окружным судом к смертной казни. Двенадцатого сентября приговор был утверждён, но исполнение почему-то затянулось. Перед казнью Матрёну Присяжнюк перевели в камеру рядом с Хорном. Он слышал её шаги и звон кандалов. Ночью светила луна. Через стену было слышно, как приговорённая, звеня кандалами, подошла к своему окну. Два товарища, осуждённые вместе с нею, уже раздобылись ядом. Хорн вскрыл замазанное глиной отверстие в стенке и передал девушке цианистый калий в носке чайника. Она приняла яд, и Хорн до конца разговаривал с нею, утешал её. В письмах к невесте, сидевшей в той же тюрьме, он описал последние минуты Матрёны Присяжнюк (кружковая кличка её была Рая). Письмо странно и не вполне связно. Видно, что писал человек, потрясённый до глубины души. О себе он иной раз говорит в женском роде, о своей невесте и Рае — в мужском.
«Я ждал вечера. Какой это был длинный, мучительный день… Когда все у нас ложились спать, я открыл ножиком замазанное глиной отверстие… Через несколько минут я увидел свет из её камеры… Открывается отверстие, и она называет меня по имени. О Боже! Я должен был передать ей… Я чувствовал, как она сняла с палочки моё послание… Затем передал ей два письма. Всё время с жадностью смотрел я в отверстие. Она читала.
В это время спрашивает Стёпа из каземата, чтобы спросить у Раи, когда она думает принять, чтобы уйти вместе… Какая любовь! Они любили её… Звон кандалов. Значит, прочитала…» «Милый, я долго говорил с нею, я дополнил словами письмецо. Наконец, я просил её немного отступить от отверстия, чтобы я мог её увидеть. И я увидел её красивое, чистое личико. Какой я был счастливец! Она смотрела на меня и смеялась тихо, тихо… «Эндель, ты слышишь, я смеюсь?» — «Да, Раичка, слышу… Что с тобою?…» — «Мне смешно, что мы здесь увидимся, что мы сумеем ещё говорить…» Затем она спросила: что с тобою? Где Анатоль, где «земляк»?… «Передай моей Надюшке мои приветы и поцелуи». Здесь она уходит. Через некоторое время опять подходит. Стёпа спрашивает: «Когда?» «Сегодня, после смены, — ответила она. — Действует ли калий?» — «Да, дорогая. Больше ничего не могу тебе дать!» Здесь я страшно волновался. Передать из рук в руки другу, которую так любишь, смерть, когда так хочется жить. Это ужасно… «Не волнуйся, Эндель», — ответила она. Я молчал, а она говорила что-то. Наконец она спрашивает, каким образом принять. «Разотри в порошок. Можно немного воды». — «Хорошо, я возьму так». Она ушла.
После смены стук в стенку — я подошёл. «Сейчас приму, Эндель, я без воды. Что парни?» — спрашивает она. «Кажется, уже». — «Прощай». — «Прощай, дорогая…» Несколько секунд была глубокая тишина. Затем она сильно задышала. Вздохи… Опять слабое дыхание… наконец сильные вздохи… тишина. Тише, человек умер… не стало дорогой Раички. Тише, человек умер, но жизнь идёт своим чередом… «Я говорил с нею, я слышал всё, был с нею до последней минуты. Всё это навсегда запечатлелось в моей душе… Нет Раи, говорите вы… неправда! Я говорю — она есть и теперь со мною, со всеми нами, которые любили её. Мы будем жить ею. Через некоторое время послышались стуки в стенку, но отвечать было незачем. То пришли тюремщики».»